П О Э Т К Л У Б

О клубе

Мероприятия

Стихи постоянных членов клуба

Фото и видео материалы

Ссылки

Контакты

Друзья клуба

* * *

Всё увядающее — мимо!

Всё увядающее — прочь!

А увядающее мило,

Как бабушка моя точь-в-точь.

Ей можется вставать до света

И по хозяйству хлопотать,

Страницы Ветхого Завета

Рукой морщинистой листать.

Она давно не верит в чудо

Всеисцеляющего сна.

Живёт задумчиво и мудро,

Как за туманами луна.

Она со мной и словно где-то,

В краю далёком, как весна.

Ждёт писем от отца и деда,

Забыв, что кончилась война.

Забыв, что возымела осень

Над лесом и над ней права.

Но зелены верхушки сосен,

И бабушка моя жива!

Вадиму Кожинову

На руинах роскошной эпохи,

На обломках погибшего дня

Я поверил в заёмные крохи,

В жизнь без крова и в даль без огня.

Привязался к бродячей собаке,

Презирающей службу и цепь.

По кутам и заходам во мраке

Замотала нас старая крепь.

И под сводами низкого неба,

В отсыревшей прохладе весны

Мне одна пограничная верба

Навевает воскресные сны.

И одно напевает дорога

Под вихлянье колёс в колее,

Что меня за уступами лога

Ждёт послушная пуля в стволе.

Никого нет: ни друга, ни брата.

Ничего мне никто не простит.

И душа, как жена эмигранта,

По фамильному саду грустит.

Петух

Тихие дали. Тёмные дали.

Где же дороги мои запропали?

Поле рабочее. Скошенный луг.

Снова от сна отряхнётся петух.

Снова я встану босой на дощак.

Снова ударюсь виском о косяк.

Вышибу двери и рухну под клеть.

«Здравствуй, — скажу, — я пришёл умереть!»

Тихие дали. Тёмные дали.

Где же вы сердце моё закопали?

Поле рабочее. Скошенный луг.

Пашню мою разгребает петух.

«Стой, не кричи, не кричи мне зарю!

Клюй моё сердце, клюй!» — говорю.

Вскинул петух заревой гребешок.

Жизнью моей окровавлен восток.

Тихие дали. Ясные дали.

Там вы нашли меня, где потеряли.

Поле рабочее. Скошенный луг.

По двору ходит вразвалку петух.

«Ты разбудил меня в полночь?» В ответ:

«Ку-ка-ре-ку! — прокричал. — Тебя нет».

«Ты ли склевал моё сердце?» В ответ:

«Ку-ка-ре-ку! — прокричал.— Тебя нет».

Тихие дали. Ясные дали.

Нету во мне ни тоски, ни печали.

Поле рабочее. Скошенный луг.

Облако пашет сверкающий плуг.

Кто там за пахаря? Мне он знаком!

В белой рубахе идёт босиком.

«Здравствуй! Я смерти найти не могу!»

«Нет тебя! Нет тебя! Ку-ка-ре-ку!»

Баллада

Артобстрел. Легли снаряды

Прямиком в один квадрат.

Рай кладбищенской ограды

Превратился в сущий ад.

Все как есть, могилы взрыты.

Камни, плиты — всё вверх дном.

Были снова те убиты,

Кто почил здесь вечным сном.

И смешался с облаками

Порохом пропахший прах.

Заскрипел надгробный камень.

И настал загробный страх.

Повставали криво-косо

Уцелевшие кресты.

Где здесь я? А где здесь ты?

Тихо так — и нет вопроса.

И всю ночь в разрыв ограды

В тишине за строем строй

В маскировочных халатах

Души шли к передовой.

Прямо с марша в наступленье

Подкрепление ушло.

То не значилось сраженье

В сводках Совинформбюро.

И того не помнят плиты,

И в неведенье село:

Сколько ожило убитых,

Сколько мёртвых полегло.

Мёртвая вода

Нас война с тобой не тронула –

Отнесла взрывной волной.

Проронила, проворонила,

Спрыснув мёртвою водой.

Нас война с тобой оставила –

Не заметила со зла.

В полицаи не поставила.

В партизаны не взяла.

И на той кромешной паперти,

Где народ, что хлеб полёг,

Мы лежали, как на скатерти

Краденый лежит паёк.

Нас война с тобой оставила,

Чтоб могли мы долюбить...

А за Родину, за Сталина

Нас ещё должны убить.

Ты есть

Что мне семейный ваш альбом

Без фотокарточки твоей?

Что без тебя сама любовь?

Чужая страсть чужих людей.

Ты есть, и всё вокруг есть ты,

Твой голос и твои черты.

Щегол поёт, как ты поёшь.

И дождь идёт, как ты идёшь.

Люблю тебя

«Люблю тебя!» – я часто повторял,

Любимую в своём саду не встретив.

Мои слова срывал осенний ветер

И каждой встречной под ноги швырял.

Когда же случай нас соединил, –

И что же? – вместо смелого признанья,

К твоим ногам я робко уронил

Сухую ветку с дерева молчанья.

Птицы

                              А люди ? — Люди станут боги...

                                                              Фёдор Глинка

Никто не знает неба так, как птицы.

Простор бескрайний. Даль без берегов.

Придуманные сферы и границы

Неведомы для птиц и облаков.

Не могут птицы в небе заблудиться.

Как никому, им видно далеко:

И как земля свои меняет лица,

И как луна ныряет в молоко.

А воздух — то живой, крылу послушный,

Когда легко даётся каждый взмах,

То, как настой, густой, для сердца душный,

То крепкий, хоть танцуй на небесах.

Вон птица в небе! Гордой одиночкой,

На сильных крыльях уходя в зенит,

Покуда хватит глаз, она летит

И кажется едва заметной точкой.

Мы поднимаем в небо самолёты.

Мы говорим: мы птицы! мы летим!

А с высоты, пусть птичьего полёта,

Такими ж маленькими кажемся мы им.

Мужайся, справедливая природа,

Прёодолён твой бережный магнит.

Уже пылят колёса лунохода,

И жадный бур негодный грунт сверлит.

Никто не знает неба так, как птицы.

Никто как птицы в небо не летал.

И человек, сумевший прилуниться,

Сравнился с Богом, с птицей — Бог не дал.

Друзья, пируйте!

Друзья, пируйте! Жизнь одна,

А время нас не ждёт.

И нам не пить того вина,

Что нас переживёт.

Но молодость иных веков

Поднимет всё равно

Из тьмы забытых погребов

Забытое вино.

И выпьют юноши за нас,

Как пили мы за них.

А после выпьют ещё раз

За здравие живых.

А в третий раз уже за тех,

Кто будет жить потом.

И будет вечно длиться смех

За праздничным столом.

Друзья, пируйте! Жизнь одна.

И пусть грустит судьба,

А вековые погреба

Полны, полны вина.

Там бродит время, как вино,

В бочонках взаперти.

Пускай же нас не ждёт оно,

Ведь нам его не пить.

Но молодость иных веков

Найдёт наверняка

Во тьме забытых погребов

Забытые века.

И будет вечно длиться смех

За праздничным столом,

Кружить листва, и падать снег,

И время течь вином.

_______________________________________________

(1932 – 1999)

* * *

Есть высший смысл в таинственной игре,
В хитросплетенье и теней и света.
О, как же нас тревожит на заре
Неуловимость трепетная эта!

Есть высший смысл. И он во все проник,
И он всему дарует оправданье.
Но сотрясает мирозданье крик:
- А как же страх? А слезы? А страданья?

Как рассуждать о свете и добре,
Коль смерть придет? Ты позабыл о смерти?
Нет, не забыл. Но верьте, верьте, верьте:
Есть высший смысл в таинственной игре!

* * *

Косматый облак надо мной кочует,
И ввысь уходят светлые стволы.
Припав к земле, я каждой клеткой чую
Неровное дыхание травы.

Мне этот мир заранее обещан.
Я этим миром с детства увлечён.
Пусть надо мной весёлый лист трепещет,
Насквозь пробитый солнечным лучом.

* * *

Ложится на речные скаты
И неподвижные леса
Предвосхищением заката
Серебряная полоса.

И наступает та минута,
Одна-единственная та,
Когда над суетой и смутой
Как бы подведена черта.

И меркнет быль, и меркнет небыль,
И ты свободен от страстей.
И бесконечность, тишь и небо
Пронизывают до костей.  

И этот миг настолько странен,
Такой исполнен глубиной,
Что он один, наверно, равен
Твоей всей жизни остальной.

* * *

Нам столько выпало событий.
Такая суета сует,–
И мы устали от открытий
И от поспешности побед.

Но разве остановишь это?
Где тот предел? Предела нет.
Аккумулируется где-то
Тревожно-первозданный свет.

Нам суждены ещё событья,
Неразличимые во мгле.
Свершится главное открытье,
Что дремлет в письменном столе.

И будешь думать в час тот дальний,
В прозренье веруя своё,
Что наконец коснулся тайны...
А ты – в преддверии её.

Чаша радости

Я чашу радости несу.
Не забывай об этом.
Её держу я на весу,
Пронизанную светом.

Под крик и щебет птичьих стай
Заговорили камни:
– Не расплескай, не расплескай
Ни капли, ни полкапли.

– Не урони, – твердит ручей, –
При встрече и разлуке. –
И столб изломанных лучей
Мне обжигает руки...

Прости, любовь, сто раз прости!
Не знал, не знал – не спорю, –
Что чашу радости нести
Трудней, чем чашу горя.

* * *

Читайте Тютчева, поэты,
В тот вещий олимпийский час,
Когда безмолвные планеты
Ниспровергаются на вас,
И мирозданья звездный хаос
В твое врывается окно,
И неземной восторг и пафос
Тебе почувствовать дано.
Боренье тьмы, боренье света.
Луны скользящий бледный след.
Читайте, Тютчева, поэты,
В нем есть предчувствие ответа,
А это больше, чем ответ.

* * *

Мы забывали о России.
Она бывала не в чести.
Мы это слово в дни иные
Стеснялись вслух произнести.
И было странно это видеть,
И нас сомненья стерегли:
Кого боялись мы обидеть?
Кого обидеть мы могли?
Как будто в годы грозовые
Иль в ожидании невзгод
Не обращаемся к России,
Уверенные наперед,
Что отведет беду крутую,
Когда качнется шар земной,
Что, о дурном не памятуя,
Она спасет… Ей не впервой.

* * *

Рассвет незряче надвигается
Над синевой озер, над недрами.
Россия только начинается -
Пусть ведают друзья и недруги.

В разрыве туч встает туманная.
Звенящая, заледенелая.
Она –
           Великая и Малая,
Она –
           Червонная и Белая.
 
О чем над весями и градами
Ее ветра поют раскованно?
Ее загадка не разгадана.
Ее пути не расколдованы.

И гаснет лес, густой  и вязевый,
В дыму и придорожном рокоте,
И слово главное не сказано
Ее вождями и пророками.

* * *

Обледенелая ракита
Не шелохнётся в тишине.
Я здесь брожу, как в позабытой,
Чужой, неведомой стране.

Здесь у скрипучего колодца,
Чьё эхо слышится вдали,
Нерасплескавшиеся солнца
На коромыслах пронесли.

Здесь девушка в платке зелёном,
Звенящий снег плечом задев,
Мне, незнакомому, с поклоном
«День добрый» скажет нараспев.

И мне в глаза ударит синий,
До боли синий, грустный свет.
И вдруг повеет той Россией,
Которой – мне казалось – нет.


* * *

Ах, как пахнет
некошеным летом!
Разнотравье звенит на лугу.
Примелькалось, знакомо всё это,
А привыкнуть никак не могу.

В неуютном, грохочущем мире,
Застилающем гарью глаза,
Где тревожно смешались в эфире
Грозы, музыка и голоса,

Поразительней призрачной славы,
Удивительней всяких чудес, –
Что ещё поднимаются травы,
Дышит хвойною свежестью лес,

Что журчат непогибшие реки,
И прозрачен рассвет голубой,
И плывут, как в доатомном веке,
Облака не спеша над тобой.

* * *

Пока Россия
Сквозит в тумане
И мы подвластны
Её поверьям,
Ничто на свете
Нас не обманет,
Ничто в безверье
Нас не повергнет.

Чужие беды
Её тревожат,
Чужое горе
Ей застит очи.
И быть иною
Она не может,
И быть другою
Она не хочет.

Пока в тумане
И тьме кромешной
Россия брезжит
Над тусклой бездной,
Напрасно тешат
Себя надеждой
Пасти народы
Жезлом железным.

_______________________________________________

_________________________________________

Она молчит

Люблю её, большую, малую,

зову её: Святая Русь.

Никто у сердца не украл её –

ни швед, ни немец, ни француз.

И наши бравые правители,

и диссиденты-крикуны

проходят – только их и видели –

её не тронув тишины.

Она молчит, и в том молчании

так много смысла и огня,

как искренности – в покаянии,

и прегрешений – у меня…

Неведомой дорогой

Я иду неведомой дорогой,

не пытаясь в сторону свернуть,

мимо тех, кто в старости убогой

у обочин сели отдохнуть.

По пути встречаюсь с давним другом,

но не смею звать его с собой:

здесь никто не должен быть напуган

ни моей, ни собственной судьбой.

Тени лет чредой проходят мимо.

Я иду в безвестности земной.

Вот и та, что мной была любима,

но ещё не встретилась со мной.

Прохожу – в предчувствии развязки

успевая вспомнить и узнать –

мимо детской старенькой коляски,

где меня укачивает мать.

Всё не так, как это раньше было!

И былой уверенности нет:

впереди не смерть и не могила –

только яркий нестерпимый свет!

И не страшно, подобравшись к краю,

заглянуть в грядущее окно,

где я вовсе и не умираю,

потому что нет меня давно.

Ты знала

                              Уюта – нет. Покоя – нет.

                                             Александр Блок

Холодный ветер дул с окраин,

бросало в дрожь особняки.

Ты знала – мы с огнём играем,

но не отдернула руки.

В любви так много жадной страсти –

она бездомна и груба,

как это долгое ненастье,

как наша тёмная судьба,

как тот, с перрона отходящий,

пустой, нетопленный состав…

«Мой милый, ты ненастоящий,

и я умру, твоею став».

Да! Но тогда ты промолчала,

к моей щеке прильнув щекой.

Да! Но начать нельзя сначала

ту жизнь – она была такой.

Беда нас бросила друг к другу

при тусклом блеске фонарей

и повела сквозь гарь и вьюгу

шататься у чужих дверей,

делиться радостью любою,

впотьмах отыскивая след

к тому уюту и покою,

которых и в помине нет.

Когда не приходит подмога

Когда не приходит подмога,

не брошусь с тоски из окна,

решив, что прямая дорога

сквозь звёздное небо видна.

И так мы не раз пропадали

от пули, от водки, в петле,

но петь в кабале и опале

умели на этой земле.

И стыдно, сдружившись с бедою,

в чужом, безответном краю

выклянчивать лучшую долю,

оплакивать радость свою.

И совестно, да и не ново,

в зазнайки и выскочки лезть

тому, кто на русское слово

поставил и совесть, и честь.

И я не нарушу обета.

Не важно, что там впереди,

вот только б дожить до рассвета

и ночь эту вброд перейти…

На той войне

Я в смертный бой вступал во сне,

как будто наяву,

и погибал на той войне,

и до сих пор живу.

Из синевы спускаясь в ад,

в грохочущий разлом,

я знал, что нет пути назад,

и не жалел о том.

Над телом павшего бойца

призывно горн играл,

а я среди живых отца

в смятенье выбирал.

Но вот уже и нет живых –

все полегли в бою,

и канонады гул затих

у мира на краю.

Но вижу: скрыт густой травой

и пулями прошит,

в беспамятстве, полуживой

один солдат лежит.

Всю ночь я просидел над ним –

настырна смерть, хитра, –

моей молитвою храним,

он бредил до утра.

И вот рассвета час настал!

И отлегло в груди,

когда явился санитар,

как ангел во плоти.

Потом мне снился лазарет

и скальпеля металл.

Хирург, прося прибавить свет,

кроил, кромсал, латал.

Сон обрывался и опять

накатывал волной…

Уже я начал забывать

того, кто звался мной.

Иного воинства уже

небесные послы

бездомной, страждущей душе

благую весть несли.

Но что-то в памяти былой

мешало обретать

всепобедительный покой

и солнечную стать.

И так, плутая в полумгле,

я вспомнил наконец:

на хирургическом столе

мой воскресал отец.

На Яхроме

Твой бег, извилистый, студёный,

среди холмистых берегов

увёл меня от думы тёмной

и необдуманных шагов.

В тиши, на солнечном припёке,

отмахиваясь от слепней,

я ощутил себя в потоке

ничем не омрачённых дней.

Ненастья дальние раскаты

здесь не спугнут и стрекозы,

и чем богаты, тем и рады

бегущие, как сон, часы.

Кузнечик серенаду Брамса

переложил на свой манер

и так на стебле расстарался,

что слился с музыкою сфер.

И я, с дремотой мысли слитый,

пчелою уношусь в луга,

вдыхая запах первобытный

новорождённого цветка.

О пошлой жизни забываю,

с ее бравадой и враждой,

как будто дверь приоткрываю

в забытый всеми храм пустой.

Ответ

С ненавистью оголтелой

смотрит Запад на Восток.

Он Великой, Малой, Белой

в ослепленье пренебрёг.

Что ж, бесчинствуйте, грозите.

Кровь славянская – рекой.

В кипятке крутом событий

мы из армии другой.

Нас ведёт святое знамя,

наш союз неупраздним:

Сергий Радонежский с нами

и отчизна иже с ним.

Мы свои залечим раны,

долг исполним до конца:

завоёвывать не страны,

не народы, а сердца.

Утро на Оке

Блестит Ока, и не окинуть оком

её изгибы с древнего холма.

Так предок мой во времени далёком

Глядел и думал: «Это жизнь сама!»

Плывут по ней и прадеды, и внуки,

не узнавая прежних берегов,

одолевая омуты, излуки,

друзей теряя, находя врагов.

Проныра ветер, высланный дозором,

оборотившись, наполняет грудь

сосновым бором и Хвалынским морем,

к земле небес указывая путь.

Плывут веками от истока к устью,

вдаль провожая взглядом облака,

и реку эту называют Русью;

не важно – Дон ли, Волга ли, Ока…

Единственная

           Желанье счастия в меня вдохнули боги…

                                            Евгений Боратынский

Не схимница и не святая –

сестра, любовница, Жена.

Волос распущенных густая

на плечи падает волна.

Такой тебя во сне я встретил,

а то, что было наяву,

по пустырям разносит ветер,

как небылицу и молву.

Мне снится ладного покроя

твой сарафанчик без затей

и красноречие немое

походки праздничной твоей.

В своей прокуренной берлоге,

богами счастья одержим,

других встречая на пороге,

я обхожусь теплом чужим.

И в каждой ты живешь незримо,

и не даёшь покоя мне,

и всякий раз проходишь мимо,

и гасишь свет в чужом окне.

Усовская элегия

Был бы ангелом – не пил бы я вино

и на женщин бы украдкой не глядел,

не жалел бы я, что дней веретено

сокращает здешний мой удел.

Не ходил бы к лесу и реке

слушать стрекотание цикад

и смотреть, как гаснет вдалеке

золотой – ещё один – закат.

Был бы ангелом – не полюбил бы труд,

на который не жалею чувств,

за который денег не дают,

но зато карман души не пуст.

_______________________________________________

_________________________________________

Север

Полюбив молчание седое,

Кажется, оттаяла душа.

Каждый вечер ходим за водою,

На ладони изредка дыша.

Человек на Севере немеет.

Смотрит на горящие дрова

Так, как будто в печке пламенеют

Все пустопорожние слова.

Похищение Европы

                    В Москве, на площади Киевского вокзала 
                    открыт монумент Похищение Европы.
                                                                                        Из газет

Когда-нибудь фантазии закончатся,
И перестанем мы ходить в кино,
И нас опять будённовская конница
В прорубленное понесёт окно.

Нельзя! Нельзя освобождать Европу!
Европу полагается украсть…
Мычи, как бык! Плыви среди потопа,
Звериную разыгрывая страсть...

Кому нужна ты, голая старуха,
На привокзальной площади Москвы?
Клянись! Клянись огнём Святого Духа
Через противотанковые рвы!

А впрочем, ладно, не клянись, не надо…
Не жди любовной, розовой зари,
Когда в Париж на площадь Сталинграда
Понурые придут богатыри.

Музыка

Вагнер, Вагнер, что ты понял?

Пил душевное вино…

Аполлон или полоний –

Музыканту все равно!

Вагнер, Вагнер, музыканты

Мундштуки вставляют в рот,

Покоряются таланты

Волшебству бесстыжих нот.

Вагнер понял всё как надо,

Нибелунгов прочитав,

Пала лишь у Сталинграда

Высота его октав.

* * *

Дачный домик, ангелок венчальный,

Сватья с репутацией печальной…

Будничная скатерть на столе,

Огненные блики на стекле.

Стук колес обрушится слабея.

Ты прикусишь медленно губу.

До чего ж опасная затея –

Узнавать во всем свою судьбу!

Колыханье бледной занавески,

Звуки электричек за окном,

Двух теней обугленные фрески

Превращают в сцену этот дом,

Где, как в пьесе, видишь от причины

К следствию протянутую связь.

В твоей жизни не было мужчины,

Оттого ты смотришь не боясь.

Что с тобой? Огни по стенам скачут,

Снова налетает стук колес.

Ты сказала: «От любви не плачут»,

Презирая театральность слез.

Только зря себя ты угнетаешь

Многодумной волею своей,

От того, что ты здесь испытаешь,

Все равно заплачет соловей.

Матрос

Матрос пришёл,

Матрос сказал:

«Пойдём со мной, сынок»,

И долго, долго дребезжал

В груди моей звонок.

Матрос пришёл,

Матрос сказал:

«Снимай нательный крест –

Священник пьёт, и царь издал

Безбожный манифест!»

Матрос пришёл,

Матрос сказал:

«Я Церковь наклоню

И всех торговцев и менял

Оттуда изгоню!»

Лежит матрос в земле сырой,

Расстрелянный ЧК,

Он был поэт, он был герой,

Помешанный слегка.

Но до сих пор в груди дрожит

Встревоженный звонок,

И кто-то снова говорит:

«Пойдём со мной, сынок».

Снегири

На развалинах Империи

Сядет дудочник-еврей,

Песню грустную затянет –

Песню русских лагерей.

Отчего нам так неймётся

Всё крушить и сокрушать,

Отчего нам так поётся

На развалинах опять.

Отчего скупое слово

Молчаливых снегирей

Соловьизма удалого

И понятней, и добрей.

И духовное дыханье,

Иудейский этот стон

С малороссами коханье

Вызывает в нас сквозь сон.

Из тумана заводского

Подымается Москва –

Летом, где-то полседьмого

Зажигается глава

У Великого Ивана

Надо тьмой других столиц, –

Не сыграть на фортепьяно

Песню русских зимних птиц.

Ермак

Когда Иван Четвёртый Грозный

Стал ханом Золотой Орды,

Почуял Запад знак серьёзный,

Неотвратимый знак беды.

Разрушен Новгород жестоко,

Так ни один монгол не жёг,

Казани с ходу выбив око,

Всё больше любит царь Восток.

Уже могучая Литва,

Со страхом справившись едва,

Ему послов с дарами шлёт,

Уже Ермак готов в поход

Куда-то в сторону Пекина,

И кровь Бату и Темучина

Покоя русским не даёт,

И русский крест в тайге встаёт

На радость старицам раскола,

И войско на Сибирь ведёт

Мужик с названьем ледокола.

Песня

Русские пьют за победу,

В каком, я не знаю, году –

То ль из Берлина я еду,

Толь из-под Кушки иду.

Русские пьют за удачу,

Я ж почему-то молчу –

То ли от счастья я плачу,

То ли от боли кричу.

Русские пьют за Россию,

И я подымаю стакан…

«Господи Боже, спаси их» –

Безрукий сказал ветеран.

Русские пьют за победу,

В каком, я не знаю, году –

То ль из Берлина я еду,

То ль из-под Кушки иду.

* * *

Как хорошо писать стихи, старея,

Не мучаясь и никого не осуждая...

Наверно, Бунин "Тёмные аллеи"

Писал во сне, как липа увядая.

Но юноша, вставляя слово в строку,

Переживает тоже не случайно,

Ведь нравится Всевидящему Оку

Всё то, что на земле необычайно.

Как хорошо писать стихи, старея,

Смотреть на внуков и молиться Богу,

Благодарить апостола Андрея

За то, что он нашёл к Днепру дорогу.

_________________________________________ 

Минута

...Исчезли сторожа.

Что может быть прекрасней

Отвесного дождя

И кресла на террасе!

И красного вина,

Созревшего в бутыли,

В глухие времена

Под амфорною пылью!

Прощай броженье дней

В кромешной тьме и смуте!

Осадок их на дне,

А суть в одной минуте.

* * *

В январе я не умру,

Хоть убей,

глаза закрою –

С коромыслом поутру

Ты с колодезной водою.

Ставишь вёдра на крыльцо –

Половицу аж прогнуло...

Угадай, в каком кольцо

Золотое утонуло.

В левом плещется вода,

В правом тихо – чисто камень,

И сквозь мрак глядит со дна

Ровным светом жёлтый пламень.

Смотришь искоса,

постой,

Ты, притворщица, колдунья.

Твой вопрос совсем простой

И не требует раздумья.

Ты гляди, не обманись...

Искушённый тьмой и светом,

Всю оставшуюся жизнь

Я стою перед ответом.

Проголодь

А всё зовёт о безутешном,

Неисполнимом в тишине,

Как эта старая скворечня,

Прибитая в осенней мгле...

Всё сделано, дрова накрыты,

Предполагается зима,

И краски осени размыты,

И снова белая тюрьма.

Не всё, наверно, бестолково,

Когда гудит огнём камин

И языком пылает слово –

Я перед вечностью один.

Хованское

Меня кружили именины

Внезапно нежного родства

С кусками выморочной глины

Округ соснового креста.

Приют последний был покоен,

Но всё здесь было о живом:

От воронья над колокольней

До листьев, вымытых дождём.

Здесь слово новое рождалось,

Соединялось и росло,

Рвалось и снова ожидалось,

Но так и не произошло.

А может быть, мгновенье было,

Одушевлённое в тиши,

Что крыльями тебя укрыло

Новопреставленной души.

Ты видела? – Она живая,

Среди оржавленных оград

Поэта лира золотая,

Переходящая в закат.

Белые одежды

И только б смерть была легка,

Всё остальное принимаю,

И правда сущая горька,

Да и печаль сладка земная,

И труд, и скорбь – одних корней,

И жизнь сама себе опора,

И невозможно быть честней

Последнего на свете вора.

И страх тобою лишь велик

И заполняет он пустое,

И бренно всё, чего достиг,

И ничего оно не стоит,

И счастье меньше, чем покой,

В гордыне ум - смешней невежды,

И невозможно быть собой,

Одевшись в белые одежды.

Провинция

                                                     Матери

Невнятных песен бирюза

В стекле стакана растворится,

И я попробую связать

Себя с приветливой провинцией.

В затонье травы воды пьют,

И посещает в щелях солнце

Избу, где школу узнаю

По трём запуганным оконцам,

Церковной маковки слеза

Проистекает с неба в руку,

Перекрестившись, не разъять

Её молитвенную муку...

Парным нальюсь я молоком

И лаской липового мёда,

Здесь ходят к свечке с узелком,

И дышит праздностью свобода.

* * *

Шелковая линия бедра,

Губ твоих вишневая прохлада…

Шел к тебе я, юная луна,

По теням сиреневого сада.

Ты одна грустила в вышине,

Мир был полон запахов и звуков

В нашей Богом брошенной стране,

В бедном рае домыслов и слухов –

Ты одна сиятельно чиста,

Ты одна во мне еще умеешь

Разгадать и прочитать с листа,

Чем ты правишь царски и владеешь.

Сосна

Мой ум страдает,

                               а душа тиха,

Тиха, как лес, закутанный в меха,

Где елей молодых нарушен строй

Единственной реликтовой сосной.

Она превыше сумрачных обид,

И тленных запахов

                                 и ветреных молитв,

Бывает с ней пошепчется звезда

И в решето скользнет из решета.

Расти, сосна, пока не упадешь –

Мираж реальней, чем осенний дождь,

Чем этот долгий перечень минут,

Когда крушенья, как спасенья ждут…

Хвалынская повесть

Насытясь хвалынской икрою,

Утробного взморья покров

Следов не оставил и крови

От вспоротых осетров.

Но промельк белужьего взгляда

Твоих чернокудрых рабынь

Запомню, как дым винограда

В оплечьях тяжёлых корзин...

Прощай же и смрад азиатский,

И песня восточной любви,

В тени мотыльковых акаций,

За листьями цвета халвы

Последний уплыл полустанок,

Укрылся в иные миры,

Где чай – в грушевидных стаканах

И пряная одурь жары.

Где спелые камни, как дыни,

Гудящий хранят армат,

И стены Дербентской твердыни

Кинжальным ударом звенят.

О чём, ты Хвалынская повесть,

Твой встречный воздушный поток

Влетел в холодеющий поезд,

Вернул на солёный песок.

И всё, что я вынес оттуда,

И пыльную зелень, и зной,

В кипящее Каспия блюдо

Отхлынувшей смыло волной.

_______________________________________________

* * *

Меня обронила сосновая шишка,
И долго в ладонях качал ветерок.
Сама и не помню я, как это вышло –
Упала на землю, пророс стебелёк.

Над озером синим у кромки обрыва
Стою, и душа моя силой полна.
В бездонное небо смотрю безотрывно,
А кто я, не знаю, назвали Сосна.

Кравчий

Мне вчера приснился прадед,
Словно был он царский кравчий
И умело пиром правил.
Разливал вино по чаркам,
Наливал заздравный кубок
За царя.
И был он первый. 
Кто вкушал вино из чаши
На пиру в походе бранном.

Молодым мой прадед умер.
Отчего - никто не помнит.
Оттого ль, что был он кравчий
Сильный, преданный и смелый...

* * *

Облако, антенна и труба –

Вот и всё, что видно мне в окно.

У антенны чёрные рога,

У трубы копчёные бока, –

Облаку свободно и легко.

По трубе сочится горечь дыма,

Ловится антенной звук и свет, –

Облако скользит неуследимо,

Изменяя зыбкий силуэт.

Задохнётся кухня без трубы,

Без антенны телевизор замолчит, –

Облако посмотрит с высоты

Безмятежно вниз и улетит.

Никому не служит никогда,

Есть оно иль нет – какой резон?

Облако – взлетевшая вода,

Вечно догоняет горизонт.

Только если честно рассудить,

То антенны чёрные рога

И трубы копчёные бока –

Это же такой унылый вид!

Я люблю смотреть на облака…

Не рождённый народ

Шелковые травы нам кожу ласкали,
И полночь стояла, тиха и нежна,
И девичьи груди светились сосками,
Свидетель рассвет  -- ты была мне жена…

…сейчас, в этот миг,
В белоснежных покоях
Простёртое тело твоё молодое, --
В тебе убивают бесстрастной рукой
Ребёнка, зачатого ночкою той…

В колючие травы лицом упадаю
И пальцы ломаю, и землю кусаю,
И воплем взрываю спокойствие дня –
Бессилье отчаянья душит меня.


Звезда Полынь

Ну, спи, не бойся, всё уже прошло:
Звезда Полынь давно уже упала,
Седой Харон о камни стёр весло,
Скрипят во тьме уключины устало.

И руки стёр, а души всё плывут…
Жара стоит, и Лета обмелела.
Не бойся, спи,
Нас в этом мраке не найдут,
Закрой глаза, пока заря не заалела.

Земля во сне вздыхает тяжело,
А травы пьют отравленную воду…
Не надо плакать – всё произошло,
И мы с тобой плывём по небосводу.

Конец света

Я на том конце уже была...

Там пустыня выжжена дотла.

Там ряды покинутых лачуг,

Запоздалым ступором испуг

Комом в горле, струйкой ледяной

Меж лопаток. Тишина и зной

И горячий бархатный песок,

И чужая тень наискосок

В разогретом мареве плывет.

И никак забыться не дает

И сверлит и мучает вопрос -

Что случилось? Что же здесь стряслось?

Обнулилась времени река?

Рухнули на землю облака?

Бренных жизней серая зола

Под ноги барханами легла.

Только звон оконного стекла.

И зола.

Я там уже была.

Там в конце начало. Новый век.

И уже родился Человек.

Олеся

Там вековые сосны из тумана

И родничок бегущий средь корней,

Там у меня намолена поляна

И зреют маки небывалые на ней.

Я там купаюсь в дымке предрассветной

В густой траве, промокшей от росы.

Ты не найдешь поляны той заветной,

Не покажу, и даже не проси.

Там угли потаенного кострища

Хранят до срока колдовской огонь,

Туда никто дороги не отыщет,

Тропа заклята.

 И ногой ее не тронь.

Я буду там, ведь нынче полнолунье,

Плясать босая в сполохах огня...

О не гляди с тревогой на меня,

Я из другого мира, я - колдунья.

Очнись, опомнись, не ходи за мной -

Ты там чужой.

Страсть

Я не знала, что будет завтра,

Не задумывалась пока,

Я брела в темноте на запах

Шоколада и табака.

Я твои находила губы

И хотела испить глоток

Неизведанного, что люди

Называют дурман-цветок.

Или страсть. Или темный молох.

Он имеет такую власть,

Что пока ты хорош и молод,

Можешь в этот капкан попасть.

Ты забудешь, что будет завтра,

Ты разлюбишь рассвет, облака.

Станешь слепо идти на запах

Шоколада и табака.

Чтоб однажды, рукою стиснув

Негодующие виски,

Вдруг очнуться, душой повиснув

Над обрывом смертной тоски.

Старый год

Старый год не спешит уходить,
Всё стоит и вдыхает за дверью.
Точно в прошлое тонкая нить
Не оборвана недоверьем.

И ещё не закончен бал
У крыльца поджидают санки
Развозить гостей по домам
В переулки ночной Таганки.

И ещё мигают пестро
Огоньки рождественской ели...
Мы друг другу не надоели,
И пока не закрыто метро...

Только скоро куранты пробьют
И начнётся другая страница
И поймёшь ты, что годы бегут.
И минувшее не повторится.

Новогоднее

Уводит из дома бродяжья свобода,

Пьянит неизвестность грядущего года.

Вдогонку секундам уносятся мысли,

А снег рассыпает бенгальские искры.

Проходишь дворами и гасишь шагами

Позёмки холодное белое пламя.

И знаешь одно в снеговой круговерти:

Бесстрашный – свободен,

_______________________________________________

_______________________________________________

* * *

Люблю галдёж Кузнецкого моста,

Рассыпанные в его арках лица.

Глядит из-под руки – из-под креста –

На разношёрстный люд моя столица.

Моя любовь, Кузнецкий мост, встречай!

Как много здесь спешило и любило!

В водоворот потянет невзначай

Его силков неведомая сила.

Моя любовь, Кузнецкий мост, как встарь,

Не отдыхается тебе, не спится,

Пока домов предутренний янтарь

На чистом небе не зазолотится.

И я спешу о чём-то попросить –

Как будто на бегу не раздышаться.

Хотелось бы… когда порвется нить,

В твоей брусчатке бусинкой остаться!

* * *

Отзвенев, отплакала стихами,

Отхлебнула ковшиком тоски.

Разрываю прошлое руками,

Как платок цыганский, на куски!

Ах, какая вышла бы из ткани

Юбка пёстрая, цветная шаль!

Розы прошлогодних обещаний

Разрываю – ничего не жаль!

Ах, какие листья облетели!

Ах, какие розы отцвели!

Ах, какие очи отгорели,

Утопая в снеговой пыли!

Веселела, пела, расцветала,

Захмелев под жаркий поцелуй.

И такая ночка пролетала

В воровском посвистыванье сбруй!

Ах, прости-прощай! И  в самом деле,

Сердце рвать на части не с руки.

Рву я с треском прошлые метели, 

Как лоскут цыганский – на куски!

* * *

Легче лёгкого пройду по облакам.

Путь мой звёздными иголками прошит.

Никому я твоё сердце не отдам,

Хоть оно сейчас не мне принадлежит.

У меня такое вольное житьё,

Слаще яблоки и зеленей трава.

Воду пьёшь – и попадаешь в забытьё,

От которого кружится голова.

Я медовая, я сладкая, я дождь

Ароматный – будто яблоневый свет.

Да, я та, кого столетиями ждёшь

И кого на этом свете, вроде, нет.

Почему ж так разболелося в груди?

Рассырелось… точно тучей по щекам.

Ну, пожалуйста, раз хочешь – уходи.

Твоё сердце всё равно я не отдам.

Коктебель

Я люблю такое время –

Межсезонье возле моря.

Под дождем голубоглазым

Мокнут розы по утрам.

Я люблю такие встречи –

Чтобы был намёк на счастье,

Где спокойно дышит радость

С удивленьем пополам.

Распускает в сердце нежность

Ароматные бутоны.

Мреет парус одинокий

В затуманенной дали.

Я ловлю такие звуки!..

Я люблю такие строки!

Что из полноты небесной

Прямо в сердце мне сошли.

Птица

Не отвергай и не зови!
Мне сладостно и так тревожно
Искать на ощупь, осторожно
Баланс свободы и любви.

Позволь с руки мне хлеб клевать,
Но не кори меня полетом!
Мы слишком ценим это что-то,
Порой боясь его назвать.

Поверх времен, поверх любви,
Поверх пространств, поверх наречий -
О чем-то очень просторечном,
Что не назвать, как ни зови, -

О том, как дышится светло,
В какой бы край не занесло...

* * *

В рыхлой дымке мреет солнце,

Будто в шубу завернувшись.

Холода стучат в оконце,

Им в ответ смеюсь, проснувшись.

Зябко. Согреваю пальцы.

Согреваюсь кружкой чая.

Книгу достаю и пяльцы –

Не ропщу и не скучаю.

Коктебельскою зимою,

Коктебельскою прохладой

Моря шум везде со мною –

Что еще для счастья надо?

Старый Крым

Безмолвьем встретил Старый Крым.

Дрожали вымытые горы.

И тучи, словно разговоры,

Густились, собирая дым.

Чернел уступ. Журчал родник.

Мы пили ледяную воду,

Благословляя непогоду

И черных птиц суровый крик.

Как тяжкий хмель, сверкая дном,

Вода стекала из бутыли…

Мы к дому Грина подходили –

К избушке с голубым окном.

Оглядывали скудный сад:

 - Взяв азимуты по буссоли

Под Алым парусом Ассоли!.. -

Но в стены утыкался взгляд.

И Гуль, взъерошенно-немой,

Глядел приветливо и строго.

Мы замирали у порога.

И знали, что пришли домой.

* * *

Давай пошумим на ветру, как берёзы,

Роняя слова, будто поздние листья…

До самого сердца ударят морозы

И звонко под лезвием высекут искры.

Но это не скоро. И есть еще время.

Над лесом покой, будто сумерки, льётся.

И дальнее эхо, упавшее в стремя,

На рыжей поляне лучом обернётся.

И будут кружиться в преддверии рая

Последние, редкие, ржавые листья.

И поздняя патина, в воздухе тая,

Ясна и спокойна, как зрелые мысли.

* * *

_________________________________________ 

Коль не суждено достигнуть цели…

Коль не суждено достигнуть цели, – 

Чтобы не засохнуть от любви,

Вот бы мне погибнуть на дуэли

За глаза красивые твои.

Муж твой – добрый малый из глубинки – 

Коммерсант, зануда и эстет

Где-то на Черемушкинском рынке

Приобрел недавно пистолет.

И теперь, как прихожу я в гости,

Завожу с тобою разговор,

Вижу, зеленеет он от злости,

Как хамелеон, на фоне штор.

Время к ночи, он сидит, зевает,

Но упорно не ложится спать.

Он не зря меня подозревает!

Что ж, пускай, – мне нечего скрывать.

И хотя в предчувствия не верю,

Как-то раз – готов идти на спор! – 

Позвоню я, он откроет двери

И – помедлив – выстрелит в упор.

Я отпряну, подкосятся ноги,

Улыбнусь и, подмигнув ему,

Я умру – красиво – на пороге,

На пороге к сердцу твоему.

Нечаянно родившись заново…

Нечаянно родившись заново,

Я снова начал этим летом

Читать Георгия Иванова

И спать с не выключенным светом.

Во всем, что мы считали будничным,

Открылся творчества источник,

По сретенским невзрачным улочкам

Сквозила вечность между строчек.

Там, где случайного прохожего

В урочный час не чаешь встретить,

Лучей причудливое крошево

На нас раскидывало сети.

Жара под крыши горожан гнала;

Но ты, без преувеличенья,

И в зной казалась краше ангела,

Увиденного Боттичелли.

И облака – благие вестники – 

Струились высью голубою

От Сухаревки до Рождественки,

Благословляя нас с тобою.

* * *

Рифма, как проклятие,

Помыкает нами;

Грешное занятие –

Говорить стихами.

Со строки не спросите

Подлинного дива.

Надоело до смерти

Говорить красиво;

Гладко – да не искренне,

Ладно – да не право.

Мыслимо ль об истине

Говорить лукаво?

Пени наши, жалобы –

Что свеча на стуже;

Время не бежало бы,

Было б только хуже, –

Не понять до старости

Самого простого:

Благ – кому достало сил

Не сказать ни слова,

Благ – кто, проникая в глубь

Смысла, а не слога,

Мог, не размыкая губ,

Говорить для Бога.

* * *

Я не верю в намеренье добрых,

Не завидую замыслу злых.

Мне хватает довольно подробных

Наблюдений за гибелью их.

Я не сплю. Созерцатель бесцельный,

Я исследую мир мертвецов.

И меня забавляют со сцены

Тени полузабытых отцов.

Там, за гранью реального мира,

Где часов прекращается ход,

Параджанов поставит Шекспира –

Так, что Гамлет в конце не умрёт.

Пусть не с первой попытки, так с третьей,

Им, терять не терять, всё равно.

Мы – живём в ожидании смерти,

А бессмертие – мёртвым дано.

Им дана простота совершенства

В равнодушии к нашим страстям…

Но и я – за монетку в шесть пенсов

Первородство своё не продам.

Я ничем никому не обязан,

Это главное. А во-вторых,

Мир, с которым покуда я связан,

Не делю я на добрых и злых.

В бронзе, мраморе, в гипсе, в граните ль

Вы хотите себе их вернуть.

Но, возможно, последний хранитель,

Тот, кому приоткрыли свой путь,

Я не сплю – между жизнью и смертью.

И, довольствуясь ролью слуги,

Я – за непроницаемой твердью –

Различаю бессмертных шаги.

Пейзаж

Полмира объехав без дела,

Поймёшь, что полжизни отдашь

За русский пейзаж черно-белый,

Берёзовый зимний пейзаж.

На дальнем пригорке деревня,

Сороки пустились в полёт,

А рядом, меж редких деревьев

Охотник с собакой бредёт.

Петлянье дороги окольной,

Следы лошадиных подков;

И темный шатёр колокольни

На фоне сплошных облаков.

Мой друг, путешествий любитель,

Меня перебьёт, в простоте.

Он где-то подобное видел.

В Германии? в Польше? в Литве?

Пейзаж этот больше фламандский.

Вот Брейгель, типичный пример.

Подумаешь, кончились краски.

Остались бы уголь да мел!..

В Антверпене не был я в жизни

И спорить теперь не готов.

Но вдруг этот Брейгель Мужицкий

Был родом из наших краёв?

Согласен, что это абсурдно.

Но что, если я не один?

Вдруг так же считают подспудно

Датчанин, француз или финн?..

Уютно чернеют домишки,

Со снежной зимою в ладу,

И черную шайбу мальчишки

Гоняют на белом пруду.

* * *

Спешить – и не достигнуть цели,

Сражаться – и не победить.

Жить – на пределе, но на деле

Так жажду и не утолить.

Любить – до дна, не зная меры,

Не оставляя про запас.

Креститься – с безрассудством веры,

Так – словно бы в последний раз.

И в час, когда тебя к ответу

Трубящий ангел вознесёт,

Поднять глаза навстречу Свету

И поблагодарить за всё.

_________________________________________ 

Сколько золота под ноги брошено!
Не поверишь, узрев наяву.
Драгоценной осенней порошею
Осыпает сегодня Москву.

Что нажито, теперь разбазарено:
Изумруды, рубины, парча –
Красной шубой мздоимца-боярина
Перед плахой сползает с плеча.

Будут ночи тягучие, слёзные
Беспокойные сны бередить,
У кого-то раскаянье позднее
Шевельнётся мышонком в груди.

А когда за ветрами студёными
К нам пожалуют вьюги вослед,
Загорится над крышами сонными
Несказанный Рождественский свет.

_________________________________________ 

Россия молодая

А дело в фильме было так:

Спросил мальчонка с сожаленьем,

Мол, дядя Петя, ты дурак? –

Повергнув взрослых в изумленье.

Мне так же хочется порой

Спросить у нынешнего люда,

Как тот, мой маленький герой,

Вдруг всплывший в памяти оттуда,

Где возводились города,

Где целина преображалась.

Была Россия молода,

Так что ж сегодня с нею сталось?

Не спорю, я не голодна,

И в рваных не хожу опорках –

Душа родная не видна

В красивых импортных обертках!

Предстоит

Мир в состоянии войны –

Вражды открытой или тайной.

Он с дипломатией сусальной

И ядом брызжущей слюны

Не в силах зла преодолеть –

Отравлен гидрою наживы…

По Божьей воле только живы.

Но предстоит переболеть

Приобретённые пороки…

Грядут означенные сроки

Иные ценности прозреть!

Ностальгия

Паутины ветхой кружево

Разорву возвратом в прошлое:

Патефон шуршит натружено,

Пылью голос припорошило.

Чёрный диск с Шульженко вертится,

В вальсе годы позабудутся –

Как по молодости верится,

Что желаемое сбудется!

А ведь были годы славные,

Разудалые, привольные!

Заедает на Руслановой

Плясовая да застольная.

Паутины ветхой кружево

Было в прошлое уложено. –    

Ну, зачем, зачем порушила,

Распустила, растревожила?

Тщетная надежда

Я уезжала из Москвы не зря –

Уж слишком рано здесь заморосило.

В чужих краях чужого сентября

Заморских вин и пряностей вкусила.

Ещё загар хранит в себе тепло

От беззаботно солнечного юга,

А дождик снова бьётся о стекло

И будит боль сердечного недуга.

Всё беспросветней видится прогноз –

Он что немой упрёк с телеэкрана.

В дурмане сладко полыхавших роз

Не завела курортного романа!

А мне с лихвой хватило одного:

Я гордой чайкой – одинокой птицей

Вернулась в осень дома моего

С надеждой тщетной солнцем поделиться.

Снежно-мотыльковая беда

Глупые снежинки-мотыльки

Льнут к теплу фонарного столба

И меня туда же вовлекли –

Белой чёлкой выросли у лба.

Вверх тянусь я, голову задрав,

Приспособив тело на мысках,

И прохожий, обернувшись, прав,

Покрутив тихонько у виска!

Мне-то что, вот слышу перезвон,

Гибель столкновения в ночи,

Уловляю даже тихий стон,

Где столбы стоят, как палачи.

Притяженье больше не закон

Для меня – меня как будто нет:

Всем ветрам открытый полигон

И несёт сквозь хлопья снега в свет.

Ум практичный голос подаёт:

– Поздно, мол, идти уже пора.

С головою дуру выдаёт

Рот, открытый посередь двора!

Не спеша, послушно побреду

Бабкой, еле ноги волоча.

Снежно-мотыльковую беду

Отряхну с озябшего плеча.

Седина в голову

Я иду и рифмы отлетают

От моих высоких каблучков,

Шлейфом запах Франции витает,

Взглядом взгляд ловлю из-под очков.

Наплевать, что далеко за сорок –

Бес в ребро, лишь в косы седина.

Жизни вкус понятен стал и дорог,

Как бокал хорошего вина.

Жаль впустую прожитые годы.

Не спеша, но надо поспешить –

Дорожу добытою свободой,

В ней стихами стану ворожить.

Без меня написано немало,

Перед этим можно спасовать,

Но сама себя я оправдала,

Что хочу не брать, а отдавать.

Опыт лет простой сюжет подскажет,

Тот сюжет стихами заплету,

Сам Господь перстом петлю подвяжет –

И её схвачу я на лету.

Знаю, знаю, хвастаться не надо –

Поделом уплачено сполна…

Рифма мне последняя отрада,

Светлых слёз солёная волна!

_________________________________________ 

Виденье

Женщине, в тряпьё одетой,
Подаю на житие,
Смотрят бледные монеты
Лунной рябью в сердце мне.
Эти деньги много ль могут?
Их хватило бы на хлеб.
С неба наземь – слёзы Бога…
«Бог храни!» - летит  вослед,
И сквозь мокрую завесу
Пробираюсь  я домой.
Обернулась: нищей вместо
Русь, глядящая с мольбой.

В вечерний час

Сердцу моему взгрустнулось.
Опершись на холм,
К речке ива принагнулась –
Смотрит в лоно волн,
И роса слезой стекает
С листьев у неё.
Поздним криком навлекает
Беды вороньё.
С шумом стая улетела –
Не спеши, беда.
«Прочь печаль», - прошелестела
Ранняя звезда.

Осколки

Я сердце спрячу от тебя,
Его не ранят слов осколки,
И скроет времени броня
От нашей горькой недомолвки.
Но это будет, а теперь,
Слезой, как кровью, истекая,
Я отворяю настежь дверь
При звуке позднего трамвая.

Поздний звонок

Вечерняя заря давно погасла.
Ты не звони из прошлого напрасно:
Души не растревожит голос твой,
Как соловей не унесёт покой
Листвы печальной сумрачного сада.
Послушай, ночь на клочья рвать не надо,
Предав забвенью мерность бытия.
Глянь в небо: пряжу звёздную снуя,
Кудесница луна совсем устала.
Нам ничего не повторить сначала…

Юрод

Тиара – вот венец юрода,
Но посох мудрого слепца
Нащупал путь, путь к Небосводу,
К Любви Пресветлого Отца.
И хоть не жалко расставаться
С земною радостью мирской,
Спешит мудрец к цветам прижаться,
Омыть лицо водой морской,
Спешит подставить ветру губы,
Напиться солнечным лучом…
О люди, люди! Как мы грубы!
Нам даже звёзды нипочём.

_________________________________________ 

Русский бедуин

                                  А. С.-И.

                                  Душа хотела б быть звездой...
                                                                     Тютчев

Вы мир изъездили, извидели,
А он лишь слышал да читал.
И никогда в своей обители
О тёплых странах не мечтал.

Его верблюд – собака тощая,
Его шатёр – дремучий лес,
Его душа, в поля проросшая,
Отвергла город наотрез.

Привычный к январю колючему,
К слепящей вьюге, к блеску льдин,
Бредёт, как по песку зыбучему,
По снегу русский бедуин.

Сливаясь с далями морозными
Пустыни сумрачной, седой,
Идёт, беседуя со звёздами...
И сам становится звездой.

Апрель поэта

Зачем же небо сыплет снег

На землю, жаждущую лета?

Зачем же вертится планета

Не так, как хочет человек?

Зачем, цветенье полюбив,

Мы возвращаем в сердце вьюгу?

Всё в мире движется по кругу,

С пути прямого соступив.

Бушует вихрь, метель метёт,

Холодный ветер душу треплет.

Какой гончар нам судьбы лепит

И разбивает их об лёд?

Разговор с фонарём

Приголубленный синью озерной,

Еле движимый в волн череде,

То овалом, то кляксой узорной

Отражается свет на воде.

Фонари, в землю врытое племя,

Поделитесь сияньем со мной!

Я хотел бы забыться на время,

Наслаждаясь вечерней волной.

Я хотел бы уйти от страданий,

Вас обняв у молчащей воды.

Что ж вы, братцы, стоите рядами?!

Кто вас, братцы, поставил в ряды?

И один подмигнет добродушно,

Дернув берега тонкую нить.

Спросит: «Скучно?» Отвечу: «Не скучно.

Только не с кем порой говорить».

Старик

Мы знанья, как иной придира,

Бывает, ищем в стопке книг,

Но в нас самих все тайны мира,

Живого знания родник.

Я в пёстром городе песчаном

Узрел за чередой колонн:

Старик, сидевший под каштаном,

Губами шевелил сквозь сон

И речи, плавные, как реки,

Струил он, голову клоня.

Но вдруг его разверзлись веки,

И ясный взгляд пронзил меня.

И очи, полные печали,

В себе явили целый свет,

Они сиянье излучали

Ещё не виданных планет.

Полжизни я прожил впотьмах.

О, чудный мир, какое диво

Ты прятал в тайных закромах

И приоткрыл на миг ревниво!

Дано ли нам тот мир понять?

Старик сидел, чесал в затылке,

И, руку протянув к бутылке,

Он выпил и заснул опять…

Отслужившие листья

Сырой сентябрь миновал,

Заставил нас надеть бушлаты.

Зачем же листья посрывал,

В чём эти листья виноваты?

Зачем он выгнал их на плац

В промозглый день с холодным ветром?

Зачем шагали метр за метром

Они по плацу вместо нас?

Ты видел их в последний раз,

Они ушли – их не ищи ты.

Скажи, солдат: они убиты

Или уволены в запас?

Бог даст – и будущей весной

Их молодое пополненье

Замрёт на ветках от волненья

В зелёной форме полевой.

Рождество в Орле

Мне слышится стук подков –

Так снег под ногами звонок,

И чудится ржанье конок,

Как эхо былых годов.

Снуёт маскарад теней

В лучах фонарей и окон.

Гирлянды горящий локон

Навис над Окой моей.

Уснула река во льду,

Но всё же течёт неспешно,

И я по воде иду,

Замёрзшей воде, конечно.

Рабочий и колхозница

Твой характер тяжёл, словно молот,

Может сердце разбить, может – лоб.

Погружаюсь я в глаз твоих холод –

И меня пробирает озноб.

Ты не женщина – военачальник!

Подари мне, коль я тебе мил,

Взгляд один, что горяч, как паяльник:

Он бы душу мою починил.

* * *

Красавицу любить не так легко, как кажется,

На этот тяжкий труд кто мудр – не отважится.

Её, как сочный плод, сорвать желает каждый:

Придёт тот час, когда твой сад пустым окажется.

_________________________________________ 

(1973 – 2015)

В старом доме моём

В старом доме моём только два этажа,

Только встречи и только разлуки.

В старом доме моём все ступеньки дрожат,

Как старушечьи жёлтые руки.

В старом доме моём нет горячей воды,

Нет балконов, нет ванн и паркета.

В старом доме моём нет героев страды,

Интеллекта нет и этикета.

В старом доме моём удивительный мир,

Не похожий на все остальные.

В старом доме моём только восемь квартир,

В коих двери отнюдь не стальные.

Ну конечно, чего же трястись и дрожать,

Как старушечьи жёлтые руки?

В старом доме моём только два этажа:

Двери прошлого, окна разлуки.

Осень

Мелькнула осень в окне вагона,

Огнём сверкнула и обожгла.

От перегона до перегона

За мною следом, сгорая, шла.

Роняя слёзы на гладь перрона,

Дождём стекала на колею.

От перегона до перегона

Мне пела песню она свою.

И пусть прекрасна её корона,

Мне быть счастливым не хватит сил.

От перегона до перегона

Грустила осень. И я грустил.

Цветок

В нехоженых лесах растёт цветок,

Где нет мерила цен и жизнь богата.

Лелеет ветер нежный лепесток,

И солнца луч ласкает до заката.

Но в лунный час, когда он зацветёт,

Придёт влюблённый по глухой дорожке,

Чтобы сорвать, прервав цветенья ход,

И поднести любимой на ладошке.

И будет обозначена цена

Его цветенью – вазой умиранья.

Вуалью туч покроется луна,

И лес замрёт в минуту расставанья.

Забудется его печальный лик,

Придут на смену новые растенья.

Ах, как недолог был, но как велик,

Бесценный аромат его цветенья!

Твоя душа

Твоя душа, как битое стекло –

Не прикоснуться голыми руками.

А если и хрустит под сапогами,

То все равно тем сапогам назло.

Твоя душа – пылающий камин,

Что вечером создаст уют и негу.

И будни одинокого ночлега

Она согреет пламенем своим.

Твоя душа, как выпавший птенец.

И не найти ей родственной опоры.

В водовороте человечьей своры

Она давно измучилась вконец.

Твоя душа – пьянящий плеск вина.

Твоя душа – то стих, то смех, то драма.

Проста, как смерть, как жизнь всегда упряма.

И ты почти такая, как она.

Из века в век

Из века в век под небосводом,

где верят фениксам и снам,

таланты тянутся к свободам,

бездарность тянется к чинам.

Чинам порой фартит упрямо,

свободам вечно не везёт.

Судьба таланта – топать прямо,

бездарности – бежать в обход.

Несись, поэт, сквозь тьмы и версты,

где плеск волны и свет планид!

Таланты в душах копят звезды,

бездарность копит тьму обид.

Нам век могилы разгребает.

Да кто спасёт и кто почтит?

Талант в ночи стихи кропает,

бездарность – кляузы строчит.

Я верю в горнюю победу

и в тех, которых вечно ждут.

Поэты вновь потянут в небо,

чинуши вновь потащат в суд.

Придёт вселенная в движенье,

когда обрушат небосвод.

Талант уйдёт в самосожженье,

бездарность – пепел соберёт.

Опять с нуля

На градуснике ноль, а это значит 
ни то ни се, ни лето, ни зима: 
как будто быт земной ещё не зачат, 
как будто жизнь не начата сама. 

Как будто вновь она в своём раздумье, 
куда же дальше, в сторону тепла, 
или морозов двигать мир безумья, 
творившего нетление из тла? 

Ноль -- ничего. Никто смертельным жалом 
не жалит. Ноль -- ни буква, ни число -- 
лишь чёрточка слияния с началом 
конца, где под пятой добро и зло. 

А жизни нет пока. Но к обновленью 
стремленье есть из начатого дня. 
Завидую вселенскому терпенью 
природы начинать опять с нуля. 

Опять с нуля! Хотя уже не молод -- 
не сожалеть, не быть, не обладать, 
чередовать упрямо зной и холод, 
уравновесить, вновь чередовать 

добро и зло, творенье, разрушенье, 
то истлевая, то вмерзая в лёд... 
И эта круговерть нам представленье 
о тайнах бесконечности даёт. 

Прощание с Юганью

Сиротеет в небесах, 
листья падают в глазах. 
По таёжной по речонке 
мы плывём в худой лодчонке -- 
котелки впились в печёнки, 
и хвоинки в волосах. 

До свидания, Югань! 
Утопил топор я... Дрянь... 
Завтра «скорый» на Мытищи 
увезёт тебя, дружище. 
Лайка бьёт хвостом о днище, 
и в кустах застыла лань. 

От моторки сто колец. 
лету нашему конец. 
Глухари! Серёга, вмажу! 
Заряжай, авось помажу! 
Трах-таррах! (Какая лажа) 
Так и знал. Живи, наглец! 

Вспомнишь, дикая река, 
где коренья, как рога, 
перестук и передряги, 
где плутали, как бродяги, 
спотыкаясь о коряги, 
два весёлых дурака. 

Да полно, родная

Да полно, родная, томиться келейно 
и хохлиться зябко, и кутаться в плед. 
Давай откупорим бутылку портвейна, 
поскольку ни капли шампанского нет. 
Поскольку за окнами август, и дольку 
луны съела звёзд полуночная рать, 
поскольку печаль снизошла, и поскольку 
не хочется спать, а пора бы и спать. 
Поскольку трепещет листва, и волненье 
листвы не понять ни потом, ни сейчас. 
За окнами август, и августа пенье 
на пару с дождями не радует нас. 
Поскольку улыбкой уже не встречает 
нас младость и радость не бьётся в окно. 
Поскольку наш сын, вероятно, скучает 
с бабулей, и нам здесь тоска без него. 
Поскольку нам здесь что четверг, что суббота 
и тянутся сутки с космический год, 
поскольку живём столько дней беззаботно 
и нам не привычно с тобой без забот. 
Поскольку кончается отпуск и мето- 
немийное злато уж сыплет с дерев. 
Поскольку наш день на исходе, и лето 
уже отгорело, ещё не горев. 

Из Библии

Устав от «христаради» 
и внеземных начал, 
всю жизнь бредущий к правде, 
я правду повстречал. 

Она, как тень Фемиды, 
бродила, ворожа. 
У лжи глаза открыты, 
на правде — паранджа. 

Я рвал мирские сети, 
я не хмелел с вина, 
я верил, есть на свете 
прекрасная она. 

Теперь почти сгоревший 
на правду я гляжу. 
Но ветер налетевший 
откинул паранджу. 

Устав от «христаради», 
не веря в свой финал, 
всю жизнь бредущий к правде, 
я правды не узнал: 

костлява и прыщава, 
с ужимками зверька. 
Я знал, что ложь слащава, 
а истина горька. 

Но что скажу, вернувшись, 
тем людям у реки? 
И правда, усмехнувшись, 
ответила: «Солги!» 

Любовь

Так грустно ты махала из окна, 
что я забыл себя и вспомнил Шелли, 
подумав в ту минуту, неужели 
померкнут нынче солнце и луна? 

И мы с тобой расстанемся, и звать 
забудем как друг друга мимолётом, 
и снова по мирам чужим и тропам 
начнём с печалью лунною плутать. 

Так целый день твой грустный видя взгляд, 
я чувствовал, как сердце холодело, 
и не было с утра важнее дела, 
чем на такси лететь к тебе назад. 

И проклинать умы, чьих мыслей нить 
сводилась лишь к бытийности надменной. 
А смысл один, пожалуй, во вселенной: 
средь хаоса друг друга находить. 

Из сотен тысяч жизней, что прожил, 
всего в одной усвоил, как Петрарка: 
что не имеешь -- потерять не жалко, 
но растеряешь все, чем дорожил. 

Белая ночь

Сизый сумрак. В тайге тишина. 
В речке рыба играет. 
И на кляксу похожа луна, 
и костёр догорает. 

Мой дружище, писать не могу. 
В эту жизнь, ты же знаешь, 
если просто не впишешь строку, 
значит кляксу поставишь. 

Не кропаю я в рифму давно, 
не мурлычу в миноре. 
Будет свет, если будет тепло, 
и прозренье от боли. 

Будет устье, коль найден исток, 
через сто новолуний. 
Я болею стихами, как Блок, 
и тоскую, как Бунин. 

Снова тропы и топи зовут — 
у преддверья кукую. 
Не бывает свободы без пут, 
так чего же тоскую? 

Верю в чудо и в добрую весть, 
верю звёздам и листьям. 
Может, светлые ночи и есть 
чьи-то светлые мысли? 

Сердце

День осенний, день печальный, 
каплет с веток, каплет с крыш. 
Что с тоской маниакальной, 
сердце, стонешь и болишь? 

Век ли катится к закату, 
в лёд ли вмёрзли лопухи, 
получаю ли расплату 
за грехи и за стихи? 

День печальный, как Омега, 
день в ветвях блестит дрожа. 
Затянулась осень. Снега 
ждёт усталая душа. 

Ждёт природа обновленья, 
ждут дворы сребристых крыш. 
Сердце, что ты, как знаменье, 
стонешь, ноешь и болишь? 

Что не гонишь к парапетам, 
с другом в горы, с девой в стог? 
Каждый день свечу рассвета 
просыпаю, как сурок. 

Сердце, что я изначально 
недопонял здесь, в миру? 
Я на мир смотрю печально, 
и печально в нем умру. 

Мир грядущий не нагонишь, 
мир прошедший не простишь. 
Да по ком, дружок, так стонешь? 

Да по ком все так болишь? 

Не по той ли, что не встретил, 
и давно уже не жду? 
Затянулась жизнь. И с петель 
ветер дверь сорвал в саду. 

И теперь срывает крышу 
в затянувшуюся тишь. 
Сердце, бьёшься как, не слышу, 
только слышу, как болишь. 

Ночь с Сенекой

Но душа, она крылата, 
ты лети, душа, голубкой! 
Сбрось хоть на ночь, воин, латы, 
не тряси, фракийка, юбкой! 

Только спрятан дух под тело, 
тело спрятано под панцирь. 
В Риме ночь, заря сгорела, 
пышет плоть протуберанцем. 

Кабаков открыты двери, 
за столами панибратство. 
Говорил старик Тиберий: 
"Люди созданы для рабства". 

На столах вино и яства, 
гогот, хохот, да икота. 
"Люди созданы для рабства, 
словно жабы для болота". 

Смотрит месяц, смотрит куцый, 
бледный, как в актёрском гриме. 
До зевоты скучно, Луций, 
даже спиться в вечном Риме. 

Лишь надежды нас питают, 
и когда войну объявят, 
ой как в жилах заиграет 
кровь, которая прославит. 

Право, Луций, без лукавства 
лучше доли нет, послушай, 
чем из плоти, как из рабства, 
выпускать на волю души.