П О Э Т К Л У Б

О клубе

Мероприятия

Стихи постоянных членов клуба

Фото и видео материалы

Ссылки

Контакты

Друзья клуба

_______________________________________________

Два поэта

В кошельке земного лета

Звонких дней наперечет.

Кроют крышу два поэта,

Крыша эта протечет.

Крыша скоро прохудится,

Похоронит все труды.

Только слово не боится

Ни огня и ни воды.

Прощание

Промолчать на грани фальши

На вопрос простой,

И не знать, что делать дальше

С Вашей красотой.

Проводить на электричку,

Закурить «Дымок»,

Ткнуть обугленную спичку

В старый коробок.

Только с лавочки перронной

Вскинуться слегка

На олений, на влюбленный

Крик товарняка.

Вроде тучка наползала,

Да простыл и след.

В ресторане у вокзала

Надпись: «Пива нет».

Нету счастья, нету пива,

Небеса пусты,

Только частая крапива —

Жгучие листы.

Да в ее пределах пыльных,

Около тропы

Спит на вывернутых крыльях

Парень из толпы.

И в сопенье этом кротком,

В жилке у виска —

О конечном, о коротком

Вечная тоска.

Небо

Мысль моя, стрела моя живая,

Ты лети, родимая, лети,

Неуклонно преодолевая

Встречный ветер Млечного пути.

В том краю, где для надежды даже

Воздуха спасительного нет,

Дремлют звезды с копьями на страже,

Медленный рассеивая свет.

Там, за океанами созвездий,

За скалой последнего числа,

Вечный день вздымается над бездной,

Бездной, раскаленной добела.

Но пред тем, как в пламя окунуться,

Чтобы раствориться и сгореть,

Дай на нашу землю оглянуться,

Дай мне на Россию посмотреть!

Где за тишиной неизреченной,

За селом, клонящимся ко сну,

Ищет неба мальчик восхищенный,

Запрокинув русую копну.

Жить так просто

                             Александру Сорокину

Жить так просто,

Пить без тоста,

Проходить как гость,

Мимо старого погоста

За горбатый мост.

Густо селятся вороны

На погосте том,

Тускло светится сквозь кроны

Луковка с крестом.

И очнуться всею плотью,

Словно от толчка,

Оттого, что вдруг щепотью

Сложена рука.

Старый чинар

                      Ирине Александровне Жуковой

Под слоновьей складчатою кожей,

В трех верстах над уровнем морей

Он стоит, на чудище похожий,

Из былины про богатырей.

Бурей напрочь оборвало крону,

Но взамен дряхлеющей листвы

Вечность уготовила корону

Для его несчастной головы.

Он глядит, сквозные дупла хмуря,

В бездну скал, где мечется вода,

Что ему клокочущая буря! —

Много бурь, а он один всегда.

Перед ним, по каменным карнизам

В облако вползая на заре,

Конница змеится за Чингизом

На дороге к древней Бухаре.

Нет, ему, пожалуй, все едино,

Может, только чуточку родней,

Что мышастый ослик Насреддина

Задремал среди его корней.

Доброте и боли зная цену,

Вот сейчас, как будто наяву,

Юного представит Авиценну

На пути из Персии в Хиву.

А перед молитвой, на закате,

Гнет веков стараясь превозмочь,

Он стихи великого Саади

Шепчет в наползающую ночь:

«Как бы ни был разум остр и гибок,

Но две жизни мудрому нужны:

Жизнь – для совершения ошибок,

Жизнь – для искупления вины...»

Русской Киприде

                                                     Е***

Ты светлее любой короны,

Камни-золото — ну их к праху!

Для таких оставляли троны

И счастливые шли на плаху.

Хватит вздоха, не то что взгляда,

Чтобы сердце смирить герою.

За такую, как ты, Эллада

Ополчилась войной на Трою.

Кто сказал: «Красота есть мера»,

Только звук обронил пустой.

Понимаю теперь Гомера,

Ослепленного красотой.

***

Ты поймешь уплывающим летом

Над сияющей тихой рекой:

Надо было родиться поэтом,

Чтобы землю придумать такой.

В заведенной людской круговерти

И веленью ума вопреки,

Что желаннее жизни и смерти,

Кроме с неба упавшей строки?

Высшее право

Ледяное бездонное небо,

Молодое сияние звезд.

Только выйдет такая потреба –

Я отвечу на главный вопрос.

Принимаю как высшее право

То, что, войнами разорена,

Неуютная наша держава

Мне для жизни и смерти дана.

Никогда я её не покину,

Чужеземных щедрот не приму,

Грудью лягу на стылую глину,

Сердце горькое к почве прижму.

Про себя помолюсь на дорогу,

Чтоб без голоса и без чернил

Предъявить милосердному Богу

То, что в грешной душе сохранил.

Ты исполнен незыблемой силой!

После сонма страданий и бед

Озари небеса над Россией

В золотой исцеляющий свет.

Случайный свидетель

Лишь на миг опустишь веки –

год прошел. И жизнь пройдет.

Только память вдруг ввернет

Позабытое навеки.

Переделкино. Покой.

Дальний топот электрички.

«Каблука» по дальней фишке

Бьет Ашот одной рукой.

Здесь двумя руками скучно –

Измельчали игроки.

Милионные долги

Он прощает благодушно.

Межиров, склоняя кий,

Щурится перед ударом…

Ах, какие игроки!

Судьбы их крученым шаром

Пролетели сквозь Москву

И навек покрылись тайной.

Я их видел наяву,

Я свидетель их случайный!

Имя

Я преклоню колено,

Выпью бокал до дна.

Да будет благословенно

Имя твое, жена!

Светлое и простое

Слово родных полей.

Облако золотое

Над маятой моей.

Свечкой под образами

Имя твое горит,

Ласковыми слезами

Сына благодарит.

Преобразивший муку

В вечное торжество,

Кровно причастен звуку

Имени твоего.

_______________________________________________

(1954-2011)

Белого коня не видно в поле

Детство

Домов в деревне было семь,

Один родник, двенадцать ёлок,

За лесом, рядышком совсем,

Лежал метельный зимний волок,

Под вой ветров в лесной глуши

Машины выли, выли волки,

Тяжёлый снег с густых вершин

Роняли пасмурные ёлки,

От родника к семи домам

Тянулись узкие тропинки,

В семи домах по вечерам

Горели лампы-керосинки.

И месяц у окна дремал,

Ронял в окно лучи косые,

И я ещё не понимал,

Что за окном лежит Россия.

Житие у реки

... Житие у реки в захолустном глухом городке,
где на том берегу тарахтит и визжит пилорама,
где при свете луны отражаются звезды в реке,
а при солнечном свете старинные белые храмы.
Где на площади главной растут лопухи и трава,
где в тени колокольни вино мужики распивают,
где пешком на обед каждый день городской голова
по мосточкам идёт, головою прохожим кивая.
Дома ждут голову щи горячие в русской печи,
телевизор "Рекорд", а другого ему и не надо...
Житие у реки, где пастух под окошком кричит,
собирая коров поутру от подойников - в стадо.
Житие в городке, где все знают друг друга в лицо,
где любая кума непременно нуждается в куме,
где крапивой густой затенило забор и крыльцо
вросшей в землю избы, где хозяин единственный умер.
Где в одном помещении с ЗАГСом находится суд,
где весной голубой, год за годом, еще раз и снова
во дворах перед Пасхой перины хозяйки трясут
и гоняют мальчишек к реке за водой родниковой.
Где вороны истошно орут в ожиданье дождя,
где мужик на завалинке смачно дымит папироской,
где стоящая в сквере еловом фигура вождя
отливает не бронзой, а старой сереет известкой.
Житие в городке, где подать до погоста рукой
и любой старичок добрести сюда в Троицу в силах,
где за каждой оградкой – уют, тишина и покой,
где покойников чтят и сажают цветы на могилах.
Где, гостей провожая, старушка в цветастом платке
крестит их со спины и рукой вслед автобусу машет.
Житие у реки в захолустном глухом городке
есть как раз – ЖИТИЕ, а не жизнь сумасшедшая наша...

Из цикла «Стихи из жёлтого дома»

Брёл апрель по задворкам России.
Был закат неестественно глуп.
Шли толпою душевнобольные
На танцульки в дурдомовский клуб.
Шли вприпрыжку, с весельем на лицах,
С разговором, с маханием рук.
Пузырилась печать психбольницы
На коленях поношенных брюк.
Возле клуба семейства грачёвы
Воевали на сучьях берёз.
В клубе пела А.Б.Пугачёва
Про большое количество роз.
Все смотрели на шум и на драку.
Сигареты дымились по ртам.
Между тем из другого барака
Привели начепуренных "дам".
И усилился звук радиолы.
Кто-то крикнул:"Вперёд, дураки!"
Зашуршали по желтому полу,
Не вплетаясь в мотив, каблуки.
Закружились, задвигались пары.
Шевеленьем наполнился клуб.
И стояли у стен санитары,
Не снимая улыбочек с губ.
На дворе пахло снегом прогорклым.
И грачи продолжали войну.
...Брёл апрель по российским задворкам,
По помойкам, по самому дну...

Увозили деда в богадельню

Увозили деда в богадельню –
жутко выла дедова собака.
Дед смотрел печально на деревню,
щурился на солнышко и плакал.

Красный крест. Зелёная карета.
Две медички в девственных халатах
мяли в нервных пальцах сигареты,
в сторону смотрели виновато.

И толпа в какой-то скорбной спячке
молча наблюдала ту картину.
Плакал дед: – Собачка ты, собачка...
Пожалейте, бабы, животину...

Одинок был дед и стар годами.
Жизнь прошла ни в чём – в нужде, в заботах.
...Ласточки кружились над домами,
ласточки готовились к отлёту.

Берёзовые ночи

Как чистые холсты,

Как безупречный почерк,

Понятны и просты

Берёзовые ночи.

Берёзовый покой

Струится, льётся в душу

Берёзовой строкой

С берёзовых верхушек.

В берёзовых ночах –

Берёзовые грёзы.

И лунный свет зачах,

Упав на ствол берёзы…

***

Под родные оконца

к пристаням деревенским

утомлённые солнцем

мусульманским, чеченским,

Бога чествуя матом,

а отнюдь не молитвой,

возвращались солдаты,

проигравшие битву.

Возвращались из ада,

нет – из адовой печи,

без щита, без парада,

без напутственной речи.

На пятнистых мундирах

не звенели медали.

Их отцы-командиры

на равнине не ждали.

Лишь вверху, над горами,

в дымке сизой, ажурной,

гладя воздух крылами,

реял ангел дежурный

и летел в те предместья,

где берёзы да ивы:

матерям нёс известье,

что их детушки живы.

1997

***

К женщине нежной и милой

Еду в вагонном тепле.

Имя рисую "ЛЮДМИЛА"

На отпотевшем стекле.

Мчит переполненный поезд.

Пьяный какой-то чувак

В тамбуре, голый по пояс,

Жадно смакует табак.

Громко, нетрезво икая,

Пробует он говорить:

Жизнь, мол, плохая какая,

Скучно, паскудно, мол, жить.

Скоро, мол, белому свету

Крышка, всё дело – к войне...

Слушай, не надо про это,

С этим, земляк, не ко мне.

Нет, я тебя понимаю.

Просто я здесь не за тем.

Знать не хочу и не знаю

Жгучих глобальных проблем.

Ты побеседуй с другими.

Видишь – на влажном окне

Нежное женское имя.

А про войну – не ко мне...

* * *

Человек должен жить на природе,

на виду у Господних небес,

где прямая тропинка уводит

от крыльца прямо в поле и в лес.

Где над крышами изб и скворешен

ветви старых берёз шелестят.

И он должен быть чуточку грешен,

но не более, нежели свят.

Человек должен жить и трудиться

на себя – не на светскую знать.

И не знать, что творится в столицах,

иль стараться об этом не знать.

Он, в ладу и в согласье с природой,

на виду у лесов и полей

должен дважды в течение года

за деревней встречать журавлей.

А когда по окрестностям свищет,

сеет вьюга морозную смерть,

человек должен в тёплом жилище

на огонь возле печки смотреть.

И, наверное, так, между прочим,

о неблизкой мечтая весне,

он в февральские длинные ночи

должен ангела видеть во сне.

А когда по скончанию века

он покинет отеческий край,

ангел душу того человека

унесёт, как положено,– в рай...

Обычно землю обживают так...

Обычно землю обживают так:

в глухом краю, безлюдном и унылом,

вдруг чья-то появляется могила

и крест над ней, как поминальный знак.

А кто уходит от родных могил?..

И вот уже косматый ветер носит

над кронами высоких, шумных сосен

стук топоров и лёгкий посвист пил,

и первая изба встаёт... А там

через года над выросшей деревней

по-над погостом выше всех деревьев

кресты взметает белоснежный храм.

На золоте церковных куполов,

искрясь, играют солнечные блики.

И жизнь кипит в краю, когда-то диком,

и раздаётся звон колоколов.

И в праздники, и в будни свой пятак

и ломоть хлеба получает нищий.

Растёт селенье. И растёт кладбище.

...Обычно землю обживают так.